Елена Заремба: «Театр, который был раньше, исчез навсегда»

Знаменитая певица готова снова приехать в Самару

Успешно начав свою карьеру в Большом театре, выдающаяся певица Елена Заремба с начала 2000-х годов живет и работает за рубежом. Она выступает на самых престижных оперных подмостках в компании с имеющими мировую известность певцами и дирижерами.
Возможность услышать Елену Зарембу в партии Кончаковны в опере Александра Бородина «Князь Игорь», которой открылся Международный оперный фестиваль имени Ирины Архиповой, был большой удачей для самарцев. По окончании спектакля певица дала эксклюзивное интервью для нашей газеты.

- Вы, Елена Арнольдовна, начали свою карьеру с эстрадного жанра. Почему затем перешли на классику?
- Мне показалось, что классика имеет более глубокие корни и дает больше и для души, и для развития личности. Тем более, если иметь в виду российскую эстраду.

- Что побудило вас уехать в свое время из России?
- Начнем с того, что я никуда не уезжала. Я находилась на гастролях, и там все закрутилось само собой: один контракт, другой – и пошло. Я могла вернуться в любой момент, но у меня для этого просто не было времени.

- Сразу ли вы вписались в западную жизнь?
- Нет, не сразу. Это было сложно, так как мы приехали из СССР, а там – совсем другая жизнь, развитый капитализм. Для нас там все было внове.

- Долго ли пришлось приспосабливаться к тамошним взаимоотношениям и требованиям, существующим на театральных подмостках?
- Нужно сказать, что требования к нам были повышенные, особенно в отношении языков и стилей. Когда я бываю в жюри на конкурсах, молодые участники иногда на меня обижаются, если говорю, что они плохо поют на других языках. Я же отвечаю, что обижаться можно сколько угодно, но стоит приехать на контракт без хорошего знания языков, и вам тут же скажут «до свидания». Так бывает очень часто. Впрочем, наши певцы, постоянно живущие и работающие на Западе, все осваивают достаточно быстро.

- А как вообще относятся на Западе к русской вокальной манере?
- К ней бывает много претензий. Первые пять – семь лет меня на Западе называли «русским голосом». Что это значит, для меня остается загадкой, так и не смогла выяснить это до сих пор. Самой часто доводится слышать, что и многие итальянцы, как и россияне, поют с «въездами» и «подъездами». Но сама я так не пела никогда. Может быть, имели в виду мой низкий голос. Об одном известном румынском баритоне тоже писали, что он «русский голос». Как-то я спросила западного журналиста, известно ли ему, что румыны не славяне, и это его страшно удивило.

- Много ли сейчас за рубежом таких, как вы, низких меццо-сопрано с колоритом контральто?
- Это действительно редкий голос. И дело не в том, что он редкий от природы, а в том, что такой голос не умеют правильно воспитывать. Молодую певицу сразу ведут наверх, отчего в голосе пропадают низа и специфическая окраска тембра.

- Сейчас в вашем репертуаре, очевидно, не только контральтовые партии.
- Пою Азучену в «Трубадуре», Амнерис в «Аиде», Далилу. Конечно, Кармен – это моя коронная партия. Но вот Любашу в «Царской невесте» пока еще не пела.

- В свое время в Большом театре вы работали рядом с такими роскошными меццо-сопрано и контральто, как Ирина Архипова, Елена Образцова, Тамара Синявская, Галина Борисова. Как вы себя чувствовали в такой компании?
- Отношения в основном были нормальные. Правда, однажды с Еленой Васильевной Образцовой вышел небольшой конфликт, когда она ставила «Сельскую честь», в которой я пела партию Лолы. О чем говорить: тогда я была начинающей девочкой, а она - маститой певицей, кто она, а кто я. Но потом все рассосалось само собой. Кстати, в последней премьере Большого театра – в «Руслане и Людмиле» мы должны были вместе с ней петь партию Наины. Но перед самой премьерой она отказалась от партии ввиду разногласий с режиссером.

- Были ли у вас контакты с Ириной Константиновной Архиповой?
- К сожалению, прямых контактов не было. Единственный раз моя пианистка пригласила Архипову в наш класс, чтобы она послушала меня. Это случилось, но для меня не имело никаких последствий. Сама я много слушала Ирину Константиновну. Она была удивительной певицей и человеком - из тех, кого могу назвать настоящей дивой. Она никогда не унижалась до того, чтобы обидеть, растоптать молоденькую начинающую певицу - в этом ей нужно отдать должное. Ирина Константиновна была настоящей звездой, но не в закулисных склоках и скандалах, которые убивают талант. Она всегда поддерживала молодых, помогала их росту и в этом смысле не имела себе равных. За это ей можно поклониться до земли.

- На российские оперные подмостки докатилась волна западной постмодернистской режиссуры. Вам же приходится вариться в этом постоянно. Как вы относитесь к этому? Скажу откровенно: последнюю постановку «Руслана и Людмилы» в Большом театре я не принял.
- Нужно смириться с фактом: того, что было на оперных подмостках когда-то, уже не будет никогда. Театр, который был раньше, исчез навсегда. В жизни все меняется, и это - нравится или нет - нужно принять. Это данность. Должна сказать, что из всего того, в чем мне пришлось участвовать, спектакль Большого театра был одним из лучших, так как у режиссера Дмитрия Чернякова была достаточно глубокая, интересная идея. И он осуществлял ее очень конструктивно, ведя каждого певца. При этом все делалось на музыке, что большая редкость: основная масса режиссеров музыки не знает вообще. Они могут попросить дирижера убрать, например, мешающий им кусочек из партитуры «Пиковой дамы», от чего у дирижера наступает припадок. В Берлине однажды режиссером оперного спектакля был художник. Невозможно передать, что это было такое.

- Часто ли все это смущает лично вас?
- Бывает. Что же делать? От партий отказываюсь редко. Но было и такое, например, в «Аиде», хотя прошла весь репетиционный цикл. Ставил молодой американский режиссер Роберт Уилсон, очень предприимчивый малый. У него был великолепный художник по свету, и на этом держался весь спектакль. Кстати, у очень многих оперных режиссеров есть такое подспорье: художник по свету или по декорациям – и спектакль выезжает.

- Я был на спектакле Большого театра «Руслан и Людмила», когда вы пели со сломанной рукой. Очевидно, это было непросто.
- К сожалению, это действительно так. Все произошло в середине действия, но я отработала всю сцену до конца. Никакого укола мне не делали, а когда закрыли занавес, я просто упала. Сейчас у меня рука неправильно срослась.

- Почему сейчас вы не являетесь солисткой Большого театра?
- А зачем мне это нужно? В этом нет никакой необходимости. Меня могут приглашать петь, и это гораздо выгоднее, чем быть штатной солисткой.

- Когда же вы еще раз приедете к нам в Самару?
- Этого сказать не могу. Но если пригласят, конечно, приеду.

Источник