Закрыть поиск

Разноплановость Бурмейстера, танцевальность Шостаковича: Юрий Бурлака о будущих балетных премьерах в САТОБ

21 октября 2020 в Самарском театре оперы и балета состоится первая премьера юбилейного 90-го сезона – вечер одноактных балетов знаменитого хореографа XX века Владимира Бурмейстера: «Вариации», «Болеро», «Штраусиана». 7 ноября пройдет премьера вечера «Самара Шостакович Балет I», состоящего из одноактных спектаклей и танцевальных номеров на музыку знакового для Самары композитора Дмитрия Шостаковича. В преддверии этих событий главный приглашенный балетмейстер САТОБ Юрий Бурлака рассказал, чем порадуют зрителя эти уникальные программы.

– Юрий Петрович, почему из всего знакомого вам колоссального балетного наследия вы выбрали для постановки в Самаре именно балеты Владимира Бурмейстера?

– Владимир Бурмейстер – одна из ярких фигур советского балета. Он выходец из труппы Викторины Кригер, представитель направления драмбалета, которое начало развиваться в 1930-е годы. Долгое время он руководил балетной труппой театра имени Станиславского и Немировича-Данченко.
Мое детство, проходившее в Москве, было, естественно, связано с московскими театрами, и я видел спектакли Бурмейстера на сцене театра имени Станиславского и Немировича-Данченко в исполнении замечательных артистов – Маргариты Сергеевны Дроздовой и Вадима Сергеевича Тедеева. Потом так совпало, что Вадим Сергеевич стал моим педагогом по дуэтному танцу. С Маргаритой Сергеевной мы познакомились уже позже, когда я закончил учиться.
С другой стороны, когда-то в серии «Балетный круг» журнала «Балет» по инициативе Валерии Иосифовны Уральской и дочери Владимира Павловича Бурмейстера Натальи Бурмейстер-Чайковской была издана первая и на десятилетия единственная книга об этом хореографе. И мне очень запали в душу слова Натальи Бурмейстер о том, как ей жаль, что сегодня нет ни одного художественного руководителя театра, который обратился бы не к монументальным полотнам Бурмейстера – «Лебединое озеро», «Снегурочка», «Эсмеральда» – а к одноактным балетам, которые шли с большим успехом.
С третьей стороны, это три замечательных разноплановых балета, один из которых – «Штраусиана» – шел когда-то на сцене самарского театра. И мне показалось, что три таких контрастных спектакля очень подойдут нашей труппе.

– А как сочетаются столичный советский балетмейстер и современная Самара?

– Всё и всегда сочетается, если есть интерес у артистов и публики. Это наше наследие, и я им занимаюсь. А в XX веке в нашей стране создавалось очень много хороших работ, которые потом были незаслуженно отодвинуты в сторону наплывом западной и псевдозападной хореографии. Поэтому надо почаще вспоминать и о своем.

– Что позволяет балетным спектаклям жить в репертуаре десятилетиями? Оперные и драматические постановки обычно с такой настойчивостью не хранят – для партитур и пьес ищут новые интерпретации.

– В балете, в отличие от драматического или оперного театра, всё очень просто. Существует хореографический текст, но оживляют и наполняют его своим пониманием сегодняшние артисты. Их интерпретация и делает текст интересным или не интересным зрителю. Это очень хорошо проверяется реакцией танцовщиков на постановочных репетициях. Мне кажется, труппа самарского театра на балеты Бурмейстера отреагировала с большим интересом. Они не очень избалованы разнообразием стилей, поэтому мы потихоньку, начиная с «Бахчисарайского фонтана» в прошлом сезоне, пытаемся вникнуть в наследие советского балета и найти присущую ему прелесть в сегодняшнем дне.

– Есть ли у Владимира Бурмейстера наследники в следующих поколениях хореографов?

– Он повлиял на всех, кто ценит драматургическую линию в балете. В театре, где он работал и лицом которого был с момента основания, – конечно, на Дмитрия Брянцева, который впоследствии тоже руководил этой труппой.
В том же направлении, что и Бурмейстер, мыслили многие: Ростислав Захаров, Леонид Лавровский, отчасти Константин Сергеев, Леонид Якобсон в своих сюжетных спектаклях. При этом они понимали, что время порой диктует поиск новых средств выразительности. Лавровский пробовал ставить бессюжетные спектакли баланчинского толка, и нечто подобное получилось у Бурмейстера в «Вариациях», поставленных для Парижской оперы.

– Мог ли Бурмейстер видеть балеты Баланчина?

– Может быть, он видел в Парижской опере «Хрустальный дворец» или гастроли приезжавших в СССР трупп. В любом случае, попытки выстраивать чистую хореографическую структуру на основе структуры музыкальной у него были: со своим взглядом, со своей внутренней драматической линией. Ему не была интересна просто постановка движений под музыку, всегда хотелось привнести линию взаимоотношений. Он пробовал это в характерном танце, как с «Болеро», в классическом, как с «Вариациями», в жанровом, как «Штраусиана», и в полистилистических вещах, таких как «Снегурочка», где есть и инструментальный танец, и вполне драмбалетные взаимоотношения между героями.

– Какой ваш любимый спектакль из нашей тройчатки?

– Для меня как для танцовщика было бы очень естественно и интересно танцевать «Вариации». Я люблю романтический балет и образы поэтов, всегда чувствовал себя органично в фокинской «Шопениане». Ее отчасти и продолжают мысли и темы «Вариаций». Еще в них замечательная музыка «Хроматических вариаций» Жоржа Бизе, которую я в свое время слышал в поразительном исполнении Гленна Гульда. И сам я играл «Вариации» на фортепиано. Собственно, качество этой музыки и повлияло на Бурмейстера. Он приехал в Париж ставить балет «Три мушкетера», но в театре поменялась дирекция, и новое руководство предложило ему музыку, которую он прежде не слышал, но которая произвела на него большое впечатление. Бизе ведь не только автор «Кармен» и «Искателей жемчуга», но и выдающийся фортепианный композитор. Я сам люблю играть его музыку, в том числе «Хроматические вариации». А в балете звучит оркестровая версия, созданная Феликсом Вейнгартнером в 1930-е годы.

– Но если вы сидите в зрительном зале – какой балет вы больше всего ждете?

– «Штраусиану». Она самая яркая и доступная.

– А почему было решено поставить в Самаре балеты на музыку Шостаковича?

– Я давно этого хотел, а идея лежала на поверхности: известна связь Шостаковича с Куйбышевом, здесь он закончил Седьмую симфонию, и балет на ее музыку был в репертуаре театра, но, к сожалению, из-за реконструкции здания не дожил до сегодняшнего дня. «Ленинградская симфония» ставилась здесь при Игоре Чернышёве, с которым мне довелось работать в московский период его карьеры, поэтому естественным моим желанием было возвратить этот балет театру.
Другой фактор – необыкновенная танцевальность музыки Шостаковича. Двадцатый век ее очень оценил. Мне приятно, что мой одноклассник Алексей Ратманский еще со школьной скамьи считал Шостаковича таким современным Дриго: по ритмике, по внутренней непредсказуемости – я уже не говорю об общепризнанных глубинах его музыки. Шостакович, как и Чайковский, в XX веке начал служить балету даже своими небалетными произведениями.
С одной стороны, мне не хотелось повторять проекты Большого театра, где поставили полнометражные балеты Шостаковича «Золотой век», «Болт» и «Светлый ручей» – да у нас и возможностей таких пока нет. Но есть менее известные и менее масштабные номера, которые мне хотелось собрать в единую программу, причем сделать не один такой вечер.

– Значит, нас ждут «Самара Шостакович Балет II», III и далее?

– Да. Эта копилка не бесконечна – я имею в виду наследие XX века, связанное с музыкой Шостаковича, – но мы ищем и другие возможности. Поэтому я пригласил Максима Петрова, чьи работы увидел когда-то в Мастерской молодых хореографов Мариинского театра, с целью показать разные направления: с одной стороны, это легендарная «Ленинградская симфония», с другой – менее известные номера, которые дают палитру подходов к музыке Шостаковича в XX веке, а с третьей – взгляд молодого талантливого хореографа XXI века. Я дал Максиму карт-бланш и был очень рад, когда он выбрал музыку Первого фортепианного концерта, потому что мне она тоже очень нравится. Мне кажется, вечер сложится очень логично.
Есть и другие хореографы и произведения, которые могут войти в программу следующих вечеров балетов Шостаковича. Мне бы хотелось пообщаться на эту тему с Алексеем Мирошниченко, например. Его балет «Условно убитый» на музыку Шостаковича, поставленный в Перми, мне очень понравился.

– А не было идеи реконструировать какой-нибудь большой балет Шостаковича в том виде, в котором он мог бы выглядеть при жизни автора?

– В Мариинском театре была такая попытка с «Золотым веком», в 2006 году. Хореографом был Ноа Гелбер. Эта попытка оказалась не совсем удачной, но для меня было отрадно посмотреть на этот спектакль хотя бы потому, что, в отличие от Юрия Григоровича, который сделал в Большом театре собственный «Золотой век», очень далекий от первоначального и по партитуре, и по либретто, Ноа Гелбер отталкивался от сюжета и музыки, которые были на премьере 1930 года. Другой вопрос, что у него получилось. Но сам его подход мне как человеку, который занимается старыми балетами, был интересен.
А еще мне было бы интересно, если бы кто-то еще из хореографов поставил свой «Золотой век», «Болт» или «Светлый ручей». Алексею Ратманскому же удалось соединить первоначальное либретто и партитуру с собственной хореографией и сделать свой спектакль, но с оммажем легендарному «Светлому ручью» Фёдора Лопухова. Мне было бы интересно организовать такой проект в самарском театре. Еще один спектакль из балетного наследия Шостаковича, который мне бы хотелось здесь возобновить, – это «Барышня и хулиган».
У Шостаковича есть и много другой замечательной музыки, на которую не ставились массово балеты, при том что она очень танцевальная.

– Из наследия есть еще «Свадебный кортеж» Леонида Якобсона.

– Это совершенно замечательная, но очень сложная и своеобразная постановка. Ее не всегда хорошо исполняют даже в театре, где она родилась. Очень сложно донести ее суть до артистов.

– Якобсон – один из хореографов, чьи номера выбраны для дивертисмента, который открывает вечер балетов Шостаковича. Бельский, Брянцев, Лопухов, Мартиросян – они выбраны по принципу подобия или, наоборот, контраста?

– Все они – художники XX века, но разных его периодов, и мне хотелось показать, как в разное время внутри этого столетия слышали эту музыку, что в нее вкладывали и как ее интерпретировали. Максим Мартиросян возглавлял Московское хореографическое училище, когда я там учился, и был большим мастером создания работ для детей. Номер «Танец с зонтиками» исполняют ученики Самарской хореографической школы, и он им очень полезен: музыка Шостаковича там мастерски расслышана и чрезвычайно талантливо учитывает специфику движений определенного возраста.
«Праздничный вальс» Лопухова – типичный образец классической бравурной, акробатической советской хореографии, отражавшей оптимизм своей эпохи. Таких вальсов было большое количество: Рубинштейна, Либлинга и самый известный – вальс Мошковского, который танцевали Пётр Гусев с Ольгой Лепешинской.
«Танец западной комсомолки и четырех спортсменов» Якобсона – единственный сохранившийся номер из оригинального «Золотого века». Он тоже очень хорошо демонстрирует дух своего времени, увлечение акробатикой, то, как акробатика пополняла лексический язык балета.
«Старая фотография» Брянцева – очень известный номер. Он впоследствии вошел в спектакль «Страница прошлого» в Кировском, ныне Мариинском, театре. К сожалению, сценическая жизнь этого балета оказалась недолгой, но сам номер закрепился в концертных программах разных театров и разных артистов. В частности, его замечательно танцевали Константин Заклинский и Ирина Чистякова.
Игоря Бельского нельзя было не взять в программу как создателя «Ленинградской симфонии» – наиболее значимого балета в его карьере, – но и «Трагическое скерцо» для меня очень важно. Это финал его творчества, кульминация его обращения к симфониям Шостаковича: от «Ленинградской симфонии» в Кировском театре через Десятую и Одиннадцатую в Малом оперном. «Трагическое скерцо» – последняя работа Бельского: он уже лежал в больнице, и постановку заканчивали по его указаниям.

– А в вашей собственной карьере были балеты Шостаковича?

– В мое время они почти не ставились. Я застал балет «Барышня и хулиган» незадолго до того, как он исчез со сцены, и детьми нас водили на генеральную репетицию балета «Золотой век», который Григорович ставил в Большом театре. Оригинальные балеты Шостаковича давно уже не шли, мой одноклассник Ратманский еще не подрос и не думал о балете «Светлый ручей», а другие хореографы стали активно браться за Шостаковича только позже. Хотя первые впечатления о Шостаковиче я получил именно в балетной школе, потому что мой педагог Пётр Пестов был очень музыкальным человеком и классе в третьем сделал для нас экзамен у станка целиком на музыку Шостаковича: прелюдии и «Фантастические танцы» очень легли ему на душу. Это был достаточно революционный шаг, потому что в младших классах такие монографические вещи никогда раньше не делались, и он, я помню, очень хорошо за это получил. Вот так мы впервые услышали музыку Шостаковича.

– Танцевали ли вы сами в каких-то номерах из нашей программы?

– Я танцевал «Праздничный вальс», благо мне позволяли самому пополнять свой репертуар.

– Сложно было?

– Сложно. В дуэтном танце XX века, как и в балетах XIX века, многое было утрачено, и теперь нам сложно выполнять какие-то вещи. Поэтому для современных танцовщиков такие номера – это большая школа. Дуэтному танцу сейчас учат в гораздо меньшем объеме, чем требовал виртуозный арсенал хореографов тех времен, и навыки в значительной мере потерялись, так что танцевать это было бы сложно не только артистам самарского театра.

– Но что вы лично ощущали как исполнитель?

– Радость и оптимизм!

(интервью: Кей Бабурина)

На фото: Юрий Бурлака. Работа над декорациями к балетам В.Бурмейстера. Репетиция балета "Ленинградская симфония".
 
Написать нам